Они не поверили - Страница 103

• Предыдущая
• 103 / 113
• Следующая

103

Ружье.

Смертельно уставшие мышцы отказывались повиноваться отчаянным командам мозга, но я заставил себя сдвинуться с места.

Ружье! Оно намного ближе ножа.

Вит продолжал сидеть на корточках перед умирающей Ди, что-то ласково втолковывая ей. Издалека можно было подумать, что молодой влюбленный человек присел перед своей девушкой, которая отдыхает в тени, и они о чем-то весело воркуют. Затем он взял ее обмякшую руку и сорвал с пальца черный от грязи пластырь. Лицо его нахмурилось, и некоторое время он тупо вертел в руках несчастный клочок пластыря, внимательно разглядывая палец Ди.

Мне казалось, что воздух вокруг превращается в невидимую патоку, вязкую массу, через которую я никогда не смогу пробиться. Возможно, здесь мы все и умрем…

Движения Ди становились все слабее.

Я стал подниматься.

Ружье. Патроны.

Успокаивающее бормотание Вита стало бессвязным.

Я открыл стволы.

Патронники пусты. Я сунул руку в карман. Роняя патроны, я с большим трудом зарядил ружье.

— Все равно это ничего не меняет. Это ты, я уверен. Знаешь, в чем твоя проблема? У тебя между мозгами и языком часто происходит короткое замыкание… — как во сне, доносился голос Вита.

Я направил ствол в спину Вита, почти касаясь его. Немного влево. Правее. Какое же оно тяжелое!

Глубоко вздохнув, я нажал на спусковой крючок.

Звонкий щелчок радостно сообщил: осечка!

Вит медленно обернулся, злая улыбка выгнула змеей его губы:

— Ты еще жив?

Я поднял ружье, весившее, казалось, целую тонну. В кустах что-то мелькнуло — Ольга.

Собрав все оставшиеся силы, я, сжав до боли зубы, опустил приклад на голову Вита. В последний момент перед ударом его разбитые губы сложились в изумленное мокрое «О». Послышался хруст, прозвучавший для меня божественной музыкой. Вит как-то странно пискнул и рухнул как подкошенный.

Я опустился на колени перед лежащим телом Ди. Глаза ее начинали подергиваться мутной пленкой, кашель утих. Я взял ее за руку. Ладонь была старой и холодной, как давно сброшенная змеей кожа. С затаенным страхом я взглянул на ее палец. В сознании с сумасшедшей скоростью пронеслись недавние события — Дэн в лесу, застрявший в его спине обломок ногтя, Ди, бродившая неизвестно где, ее палец… Я выдохнул. Ее палец был самым обычным пальцем. Детским, изящным, немного испачканным: на заусенице у основания ногтя запеклась корочка крови. И все. Никаких обломанных уродливых ногтей и тем более когтей…

Темнота сгустилась еще больше, и я с удивлением заметил, что плачу. На какой-то миг мне показалось, что лицо Дианы стало красивым, таким, каким было прежде. Я обнял ее, склоняясь все ближе, вдыхая запах крови, ощущая кисло-сладкий дурман адреналина.

Она открыла глаза и ясно посмотрела на меня.

— Если бы… — Она поперхнулась. — Если бы у меня… был еще… один шанс. — Я видел, какого труда ей стоило облизать губы. — Ты бы простил меня?

Что-то изменилось в ней. Я тупо смотрел на Ди, не в состоянии понять, что же именно, пока не понял, что зубы ее снова стали белее жемчуга, губы наливались соком. Руки выравнивались, светлели, исчезли уродливые переплетенья фиолетовых вен.

Я нежно провел рукой по ее золотым волосам. Седина исчезала прямо на глазах, крохотные искорки замелькали в локонах.

— Молчи, — глотая слезы, прошептал я.

Я слышал, как она дышит. Звук был такой, будто ветер колышет соломку на дне уже почти пустого стакана.

Черты лица ее медленно разглаживались, морщины исчезали на глазах, на щеках заиграл румянец. Пропала трупная желтизна кожи.

— Как смешно… — Она грустно улыбнулась. — Я видела сон. Дима, это смешно и глупо… Но никто за нами не идет. Мы сами в себе несем зло… Это болото, оно… просто отравлено, понимаешь? И все зависит… от человека, понимаешь?

Веки ее опустились. Они были нежно-лилового цвета, как свежие цветки лаванды. Диана Миляева была мертва.

Я поднял вверх лицо и завыл, завыл, как свихнувшийся волк, который оторвался от своей стаи и остался в полном одиночестве.

Казалось, моя голова превратилась в гигантский улей со множеством ячеек, безумие ревело и неистовствовало в каждой изогнутой комнате, в каждом закрученном коридорчике. Пчелы вернулись. Они думают, что я умираю. Это они заполнили мою голову и превратили мой череп в соты…

Сзади кто-то подошел.

Кто это? Ольга? Вит? Гуфи?

В голову, рассекая ее от виска до виска, деля мозг, точно апельсин, беспощадным ланцетом вошла боль. И мгла поглотила весь мир.

...

Из дневника Ольги Соломатиной.

Дата и время не указаны

«Медленно, густым дегтем надвигается ночь. Первые звезды вспыхивают на черном небосводе, сверкая, как бриллианты на вечернем платье.

С моря снова подул северный ветер. Чайки давно умолкли, и только слышно, как равнодушно плещутся волны.

Может, мне пора писать романы? Я уже стала изъясняться, как писатель, ха-ха!

Ноги жжет, будто стою на углях. Только сейчас заметила, что одна нога голая. Когда я потеряла кроссовку? На другой ноге кроссовка тоже вот-вот порвется.

Взошла круглая луна и серебряной монетой повисла в ночном небе. Голубоватый свет упал на раскачивающиеся на ветру петли. Они завораживали каким-то всеподавляющим зловещим очарованием, эти три длинные веревки, которые оканчиваются петлями, достаточными для того, чтобы просунуть туда голову и повиснуть, испытывая при этом неземное наслаждение, в сравнении с чем оргазм кажется непосильным адским трудом…

Господи, о чем это я?

Когда я увидела виселицы, первой моей мыслью было: „Кто?!!“